Отец игумен Антоний получил от одной своей духовной дочки письмо, в котором она описывает свою поездку в Иерусалим. Особа эта провела в этом святом граде десять месяцев, последние дни Св. Четыредесятницы и Пасху Господню и присутствовала при схождении благодатного огня в Великую Субботу. Вот что пишет она старцу об этом, из году в год совершающемся чуде, которое вряд ли доступно объяснению самых ученых естествоиспытателей:

Великую субботу в Феодоровском монастыре рано утром все поклонницы ленточками связывали в пучки маленькие пестрые свечи так, чтобы каждый пучок состоял из 33 свечей - в память числа лет Христа Спасителя. В 10 часов утра, после обедни, наши православные на Гробе Господнем потушили лампады, а в церкви все свечи. Во всем городе, и даже в окружности, не осталось ни у кого и одной искры огня. Только в домах католиков, евреев и протестантов огонь не угасал. Даже турки следуют обычаю православных и в этот день тоже приходят в храм Гроба Господня. Я видела, как их дети держали в руках своих пучки свечей, и {242} говорила с ними через переводчицу. С этими детьми были и взрослые.

В 12 часов пополудни двери храма отворены, и собор полон народу. Все без исключения - старый и малый - идут в церковь. По множеству народа, мы с трудом пробрались туда. Толпами паломников не только наполнены были все пять ярусов хоров, но и на стенах, где только можно было сколько-нибудь держаться, везде сидели арабы. Один обратил на себя особенное внимание: он уселся на ручке большого канделябра пред иконою и еще посадил себе на колена дочь свою, девочку лет семи, и во все время оставался на своем месте. В храм набежали с гор бедуины с бритыми головами, женщины с нанизанными на голове и на носу деньгами и прикрытые белыми чадрами. С ними были и дети разных возрастов. Все это суетилось и хлопотало и нетерпеливо ожидало Благодатного Огня. Между людьми стояли турецкие солдаты и ружьями унимали волнующихся арабов. На эту пеструю картину смотрели с любопытством католические монахи и иезуиты, между которыми находился и наш русский князь Гагарин, 18 лет тому назад перешедший в латинскую церковь.

Царские врата Воскресенского собора были отворены, и там виднелось высшее духовенство всех христианских вероисповеданий. Иерусалимскому патриарху ныне случилось в первый раз присутствовать при этом, потому что в прежние годы Его Блаженство проживал в Константинополе. Однако в алтаре распоряжался наместник его, митрополит Петр Мелетий, и сам принимал Благодатный Огонь. То же было и теперь. Он с воскресенья (недели Ваий) ничего не вкушал, кроме просфоры, и даже не позволял себе выпить воды; от этого был бледнее обыкновенного, впрочем, спокойно говорил с причтом. Каждый присутствующий имел в руках большой пук свечей, а другие, стоявшие на хорах, спустили на проволоках несколько таких пучков и эти пучки висели по стенам в ожидании Небесного огня. Все лампы налиты новым маслом, в люстрах наставлены новые свечи; но фитили нигде необожжены. Иноверцы с недоверчивостью тщательно вытирают все углы в Кувуклии, и сами кладут вату на мраморную доску Гроба Господня... Торжественная минута приближается, у каждого невольно бьется сердце... Так как все сосредоточены на одной мысли о сверхъестественном явлении, то у одних при этом возникает сильное сомнение, другие, более благочестивые, молятся от души с сердечным убеждением и надеждою на милость Божию, а иные, по одному любопытству, равнодушно ждут, что будет... Вот, наконец, луч солнца блеснул в отверстие над кувуклией и осветил эту картину... Погода ясная, в воздухе жарко: весенний день Востока! Вдруг показалась туча и заслонила то самое отверстие, в которое луч солнца падал. Я испугалась, что уже не будет Благодатного Огня и что народ от досады растерзает преосвященного наместника. Сомнение омрачило мое сердце, я стала укорять себя, зачем осталась, разве не довольно было для меня поклониться Гробу Господню? - думала я, - зачем было ожидать несбыточного явления? И, размышляя таким образом, я все более и более волновалась. Вдруг в церкви все стемнело. Мне стало грустно до слез... я усердно молилась... Арабы начали кричать, петь, ударяли себя в грудь, молились вслух, поднимали руки к небу; кавасы и турецкие солдаты стали унимать их. Картина была страшная, тревога всеобщая!.. Между тем в алтаре начинают облачать наместника - не без участия в этом иноверцев. Клир помог ему надеть серебряный стихарь, подпоясывает его серебряным шнуром, обувает; все это совершается в присутствии духовенства армянского, римского и протестантского. Облачив его таким образом ведут под руку с обнаженною головою между двух стен солдат в предшествии нарядных кавасов до двери Кувуклии и запирают за ним дверь. И вот он один у Гроба Господня. Опять тишина. Облако спускается на народ крупной росой… досталось и мне на мое белое батистовое платье.

В передней комнате с обеих сторон Кувуклии есть в стенах круглые отверстия, чрез которые игумены и настоятели окрестных монастырей подают Высокопреосвященному наместнику свечи. Нельзя себе вообразить ту минуту, когда отворяется дверь за настоятелем кувуклии. В толпе обнаруживается невольное благоговение.. В ожидании знамения с Неба. все смолкает. В ожидании знамения с неба, все смолкает, но не надолго… Вот опять безпокойство, – кричат, мечутся, молятся, волнуются, снова унимают Наша миссия была на кафедре над царскими вратами; мне видно было благоговейное ожидание преосвященнаго Кирилла. Взглянула я также на стоявшаго в толпе князя Гагарина. Лицо его мне хорошо было видно: оно выражало грусть; Гагарин пристально всматривался в Кувуклию.

Вдруг из бокового отверстия показывается пук зажженных свечей... В один миг Архимандрит Серафим передает свечи народу. Вверху Кувуклии все зажигается: лампады, люстры... Все кричат, радуются, крестятся, плачут от радости; сотни, тысячи свечей передают свет одна другой. Суета... Арабы опаляют себе бороды, арабки подносят огонь к обнаженной шее. В этой тесноте огонь пронизывает толпы; но не было примера, чтобы в подобном случае произошел пожар. Общего восторга описать нельзя, изобразить картину невозможно: это чудо неизобразимое! После солнца – тотчас облако, потом роса и вследствие росы – огонь. Роса падает на вату, которая лежит на Гробе Господнем, - и мокрая вата вдруг загорается голубым пламенем. Наместник необожженными свечами прикасается к вате, - и свечи зажигаются тусклым голубоватым пламенем. Зажженные таким образом свечи наместник передает стоявшим у отверстий лицам. Замечательно, что вначале от такого множества свечей в церкви - полусвет; лиц не видно; вся толпа в каком-то голубом тумане; но потом все освещается и огонь горит ярко. Передав всем огонь, наместник выходит из Кувуклии с двумя огромными пучками зажженных свечей, будто с факелами. Арабы хотели, по обыкновению, нести его на руках, но Владыка от них уклонился и сам, как в тумане, прошел скорыми шагами из Кувуклии в алтарь Воскресенского собора. Каждый старался зажечь свою свечку от его свечей. Я была на пути его шествия и тоже зажгла. Он казался прозрачным; седые его волосы развевались по плечам; широкое его чело было без морщин, но лицо подернулось необыкновенной бледностью; весь он был в белом; два факела в его руках; глаза устремлены к небу; вдохновение горело в его очах: народ видел в нем вестника небеснаго. Все плакали от радости… Но, вот, в народе прошел невнятный гул… Я нечаянно взглянула на князя Гагарина - вижу: у него градом текут слезы и радостью сияет лицо... Как с этим выражением в одном и том же человеке соединить его вчерашнюю проповедь на Голгофе, которую он произнес на французском языке и заключил так:

– "Теперь остается пожелать одного, - чтобы мы все сделались католиками и покорились папе".

Вчера превозносил он преимущества римского исповедания, а сегодня, пораженный видениями небесной благодати, даруемой только Православию, льет слезы. Не есть ли это порыв преданной им веры, {246} возбужденной общим восторгом? Не есть ли это поздний плод тайного раскаяния и отклик души, некогда православной, но легкомысленно отпавшей от Единой истинной и спасительной Церкви Христовой? Где же он - представитель искреннего своего убеждения? Там ли, на возвышении кафедры со словом поборничества за права Папы, или здесь - в толпе народа со слезами на глазах, как с невольной данью родному чувству, призывающему его воздать "Божие Богови". *)

Но возвратимся опять к избранному Богом стражу Гроба Господня. Надо было видеть, с каким торжеством этого вестника Благодати Божией принял в свои объятия Патриарх, да и все наши наперерыв обнимали его (наместника) и принимали из его святых рук зажженные свечи. За этим последовала обедня, которую служил сам Патриарх со всем духовенством, облаченным в блестящие золотые ризы. Между тем бедуины в диком восторге собираются в кружок и пляшут по середине церкви, вне себя от радости становятся друг другу на плечи, поют и молятся, пока не падают обессиленные. Никто не останавливает их, как детей, {248} выражающих восторженное состояние своей души по-своему. После обедни все бегут с огнем зажигать лампады: кто - домой, кто - к Илии пророку, в Крестный монастырь, кто - в Вифлеем, кто – в Гефсиманию. Огни по улицам в продолжении дня, при солнечном свете - картина необыкновенная, оригинальная! Это осязательное, так сказать, присутствие Самого Бога на Гробе Его Единородного Сына сильно развивает любовь к Православной Церкви и остается в памяти сердца неизгладимо…

Вечером патриарх прислал к нам своего секретаря, а наместники – своего племянника, чтобы дать нам удобныя места в храме. Так как наша Пасха в это год пришлась вместе с латинскою, то великолепно были освещены все части храма. У нас служба была в Воскресенском соборе началась в 11 часов. Служил сам патриарх. У иноверцев в то же время начались крестные ходы с хоругвями. Сперва двинулись копты, которые имеют свой алтарь за Гробом Господним; потом – абиссинцы, которых церковь против коптской; затем – армяне, в предшествии своего великолепно одетаго патриарха, и, наконец, латиняне – с музыкой и органом. Ровно в 12 часов наши православные, остановившись с крестным ходом у самаго Гроба Христа Спасителя, запели: Христос Анэсти" (Христос Воскресе)! Великолепие крестнаго хода описать невозможно. На патриархе блестящия золотыя ризы с изображением Воскресения Христова изящно вышитыя и унизанные драгоценными каменьями; в руках его – новый кресть с частицею животворящаго Древа, отделанный в Константинополе; в таком же облачении наместник с драгоценным крестом в руках; потом следует русский архиерей в новой золотой ризе. Все эти облачения и кресты – приношение Константинопольских греков. Процессия вступила в собор, – и началась греческая служба. Евангелие читалось на девяти языках. {249}

Патриарх благословил русских служить в Кувуклии на Гробе Спасителя. Греческий архимандрит, отец Виссарион, который хорошо говорит по-русски и миссионер, о, Леонид **), с архиерейскими певчими пели обедню, в пении которой учавствовали также многие поклонники и поклонницы, именно: Л.И. Казанкова, княжна Шаховская, О.Н. Брянчанинова, И.А. Смирнова и я; князь Волконский, И.И. Карцев, Н.И. Брянчанинов, г. Обресков, г. Дурново, А.И. Макшеев. Дам поставили на возвышение, на мраморныя скамьи, подле Кувуклии. С каким радостным чувством пели мы "Христос Воскресе" на том самом месте и в тот самый час, когда совершилось многовековое предсказание о пришествии Искупителя рода человеческаго! Куда делась наша усталость! Мы пели вполголоса, но вокруг нас царствовала тишина. Иноверческия службы кончились, и тогда все, не оставляя храма, подошли к нам. Латинские духовные стояли ближе всех, и с ними опять стоял князь Гагарин. Стоя в толпе, он и не думал, что мы сверху можем видеть его. Тут я снова заметила, что православие трогало его: он, заплаканный, молился с чувством и, как видно было, слушал наше пение с удовольствием.

В два часа ночи все кончилось. Мы по-русски похристосовались между собою. На лестнице монахи из патриархии раздавали приходящим красныя яица и вино. Находясь здесь, невольно переносишься мыслью в то блаженное время, когда эта и вся земля освящалась присутствием Христа Спасителя. Все события Его жизни представляются так живо, что сердце трепещет от радости. Многие из русских причащались на Гробе Господнем, а я причастилась еще нак5ануне, в Архангельской церкви Русской миссии. {250}

После нескольких часов отдыха мне нужно было поздравить его высокопреосвященство Наместника Петры Мелетия. Хотя во время десятимесячнаго моего пребывания в Иерусалиме, я привыкла с ним обращаться, как с добрым отцем, но тут, представляя в нем орудие небесной благодати, преподанной нам свыше чрез его святыя руки, не смела приблизиться, к нему и со страхом стояла у порога скромной его кельи. Владыка сидел на барсовой коже на полу, где обыкновенно сиживал. Заметив мою робость, он улыбнулся и сказал:

– "Чего ты боишься? Вот уже тридцать лет, как Бог сподобляет меня принимать благодатный Огнь. Прежде ты не боялась меня, не бойся и теперь – подойди, я тоже грешник. Христос Воскресе!"

Я ободрилась и подошла, стала на колена и приняла его благословение. Он очень похудел и побледнел, но выражение его лица было тем приятнее и характеризовалось необыкновенным спокойствием. Он смотрел на меня внимательно и прозорливо, угадывая совершенное мое убеждение в знамении Божией благодати, сказал:

– "Ныне благодать уже сошла на Гроб Спасителя, когда я взошел в Кувуклию: видно, вы все усердно молились, и Бог услышал ваши молитвы. Бывало долго молюсь со слезами, и огонь Божий не сходил с небес до двух часов, а на этот раз я уже увидел его, лишь только заперли за мною дверь".

Я откровенно призналась ему в колебавшем меня сомнении и в испуге от набежавшаго облака. Потом он спросил:

"Не правда ли, что половина церкви была в тени?"

Я ответила: помню, что не принимая еще благодати, я заметила это.

– "А на тебя пала ли роса благодатная?"

Я отвечала, что и теперь еще видны следы на моем платье, будто восковые пятна.

– "Они навсегда останутся", – сказал Владыка.

Это так и вышло: 12 раз отдавала я мыть платье, но пятна все те же. После того, я спросила, что Преосвященнейший чувствовал, когда выходил из Кувуклии, и отчего так скоро шел?

– "Я был, как слепой, ничего не видел", - отвечал он: и если бы не поддерживали меня, упал бы"!

Это и приметно было: глаза у него как будто не глядели, хотя и открыты были.

Тут я ему разсказала наш восторг, что нам позволено было участвовать в пении, в Светлое Воскресение, у Гроба Господня. На это он улыбнулся и сказал:

– "Русские у нас – свои. Видишь, какая ты счастливая: Бог сподобил тебя послужить Ему на том месте, где Сам Воскрес. Ты и ко Гробу приложилась без труда во время Литургии. Не забывай никогда этого дня. Много бывает в мире и почестей, и удовольствий, но такого счастия немногие из русских твоего сословия могут в жизни удостоиться. Вспомни меня: где бы ты ни встретилась с твоими товарищами настоящаго дня, – везде втретишься с ними, как с родными. Тут сообщаются духовныя чувства".

Мы пошли к нашему архиерею; там по-русски разговелись; он принимает ласково и радушно. Потом отправились поздравлять патриарха, добраго старца, замечательнаго по простоте радушнаго приема".

__________

Таково замечательное по настроенности и изложению письмо г-жи В.Б. де С.И… Что присоединить от себя к правде, которой дышут эти строки, разве только слова песнопения великаго входа Великой {252} Субботы: "да молчит всякая плоть человеча!" – пред священной тайной благодати Божией…

Один из посетителей отца игумена Антония усумнился в истине свидетельства о том же чуде Барскаго, русскаго паломника начала 18 века.

– "Если бы вы сами увидели, поверили бы вы?" – спросил о. Антоний.

– "Поверил бы".

– "Ну, так кому же мы должны более верить: вам, который не видал, или Барскому, который видел?"

Этот господин еще обещал поверить, если увидит; но есть люди, которые и "оком видят, и ухом слышат, и – не разумеют"…

От составителя:

Явление благодатнаго огня в Иеерусалимском храме в Великую Субботу представляет собою такое поразительное доказательство истинности и вселенскаго величия Православной Греко-Российской Церкви, что на этом месте дневника иеромонаха Евфимия я счел необходимым к свидетельству духовной дочери отца игумена Антония присоединить и другое, относящееся ко временам новейшим и напечатанное в "Сборнике Нивы" 1892 годы, (№4-й, стр. 192). Статья заключающая в себе свидетельство это принадлежит перу неизвестнаго автора, скрывшаго себя за анонимной подписью –"Старый Паломник". Привожу статью эту, озаглавленную "Агиос фотос", в подлиннике, за исключением лишь некоторыхы ея частей, неотносящихся к данному явлению чуда небеснаго, благодатнаго огня.

"Святой свет" - у греков, "священный огнь" (или благодать Господня) - у русских, искони являемый в храме Воскресения Господня в Иерусалиме в последний день страстной седмицы в два часа пополудни - торжество, коему подобного нет во всем христианском мире. {253}

Мне довелось быть два раза очевидцем происходящего в это время в храме Воскресения. Испытываемое внешними чувствами при этом своеобразном зрелище передать с надлежащей точностью нелегко.

Обыкновенно в великую субботу в половине второго часа раздается звон колокола в патриархии. Начинается оттуда шествие. Длинною черною лентой входит греческое духовенство в храм, предшествуя его патриарху. Он - в полном облачении, сияющей митре и панагиях. Духовенство медленною поступью минует камень миропомазания и затем между двух рядов вооруженной турецкой рати, едва сдерживающей натиск толпы, исчезает в большом зале собора. Патриарх останавливается пред царскими вратами. Два архимандрита с иеродиаконами его разоблачают. Без митры и всех архипастырских отличий, в белой полотняной хламиде, подпоясанный кожаным ремнем, он возвращается в сопровождении митрополитов и архиереев ко входу в часовню. Вход запечатан печатью, охраняемой турецким караулом.

Накануне в храме все свечи, лампады, паникадила были потушены. Еще в отдаленном прошлом тщательно наблюдалось за сим: турецкими властями производился строжайший обыск внутри часовни; по наветам католиков, доходили даже до ревизии карманов священнодействовавшего митрополита, наместника патриарха, когда резиденция последнего находилась еще в Константинополе.

После троекратного обхода духовенством, предшествуемым хоругвеносцами, часовни святого гроба, с пением 6-го гласа стихиры: "Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех...", патриарх останавливается на помосте пред наружным входом в часовню. Здесь его ожидает армянский епископ в облачении. Турецкий офицер снимает печать. По {254} входе патриарха, а за ним и армянского епископа, дверь снова запирается. Оба раза я епископа не замечал: но если он, по уверению некоторых, а между ними и знаменитого паломника нашего, Андрея Николаевича Муравьева, и входит за патриархом, то остается в приделе Ангела бездействующим свидетелем. Греческий же иерарх проникает чрез низкое отверстие поперечной стены ко святому гробу. Там царит безусловный мрак ночи.

Следуют страшные... страстные минуты... иногда четверть часа, иногда 20 минут... Это целый век трепетного ожидания. Гробовое молчание... Представьте себе мертвенную тишину многотысячной дикой толпы, такую, что пролети птица - слышен был бы шум крыльев, и поймете тогда степень напряженного ожидания этого люда. Только имевшие случай пережить эти минуты, в состоянии понять, как бьются сердца.

В кувуклии, в приделе Ангела, в северной и южной стене - два отверстия овальные, величиною с большое столовое блюдо... В северном вдруг показывается длинная свеча... пылающая!

- Благодать! Господи, помилуй! Кирие элейсон!..

- Воля-дин, иля-дин, эль-мессия (арабское: нет веры иной, как православная!)!

Крики, вопли неистовые, неумолкающие несутся снизу, сверху, с балконов, галерей, лож, карнизов; отовсюду оглушительные возгласы, звон колоколов, торжественные звуки деревянных бил, треск барабанов, резкие трели металлических молотков; все скачет, кричит, все лезут на плечи друг другу...

Мне сдается, что я в громадном здании, охваченном пожаром. Огонь моментально сообщается всюду, у всех горят пучки света; их спускают на веревках с галерей; зажженные летят вверх. Весь храм объят пламенем. Температура во мгновение доходит до 45-ти градусов...

С неимоверными усилиями, ружейными прикладами и тесаками солдаты едва успевают очистить путь {255} вышедшему из кувуклии патриарху. Бледный, со страдальческими чертами лица от глубокого душевного потрясения, патриарх медленно приближается к соборному алтарю. Так, во время оно, Моисей оставлял выси синайские. Патриарх простирает в обе стороны зажженные свечи. Кто успевает, тушит свой пук и ловит пламя патриаршей свечи.

Никак не мог себе объяснить я, как огонь, едва замеченный в северном отверстии кувуклии, почти во мгновение ока появлялся в алтаре собора. Там все свечи уже пылают в то время, когда огонь едва стал перехватываться и передаваться близ стоящим у Самой часовни. У отверстия кувуклии обыкновенно ожидают двое нарочных с фонарями: один из них немедленно скачет верхом в Вифлеем. Но, как может другой в единый миг пронизать сплоченную массу народа и проникнуть в алтарь, - остается решительно непонятным.

В алтаре патриарх отдыхает не более пяти минут и затем удаляется; мало-помалу и все духовенство исчезает из храма.

Что же произошло? Откуда же взялся огонь у патриарха? - Таковы вопросы, которые у скептика, разумеется, так сказать, на языке.

Как-то вскоре после пасхальных дней я в числе нескольких вновь прибывших паломников сопровождал патриарха на пути в Иерихон и к Иорудану. На половине пути мы были приглашены в его палатку к обеду. Один из таких скептиков, выбрав удобную минуту, вдруг поставил так вопрос:

– "Откуда, Ваше Блаженство, изволите получать огонь в кувуклии?"

Престарелый архипастырь, не обращая внимания на то, что слышалось в тоне вопроса, невозмутимо отвечал так (мною почти слово в слово записано было следующее): {256}

- "Я, милостивый государь, изволите знать, без очков уже не чтец. Когда впервые вошел я в придел Ангела, и за мною закрылись двери, там царил полумрак. Свет едва проникал через два отверстия из ротонды святого гроба, тоже слабо освещенной сверху. В приделе же Святого Гроба я не мог различить, молитвенник ли у меня в руках или что другое. Едва-едва замечалось как бы белесоватое пятно на черном фоне ночи: то, очевидно, белела мраморная доска на святом гробе. Когда я открыл молитвенник, - к удивлению моему, печать стала вполне доступна моему зрению без помощи очков. Не успел я прочесть с глубоким душевным волнением строки три-четыре, как, взглянув снова на доску, белевшую все более и более так, что мне явственно представлялись все четыре ее края, заметил я на доске оной как бы мелкий рассыпанный бисер, разных цветов, вернее сказать, как бы жемчуг с булавочную головку, и того меньше, а доска начала издавать свет. Бессознательно сметая изрядным куском ваты этот жемчуг, который начал сливаться подобно каплям масла, я почувствовал в вате некую теплоту и коснулся ею фитиля свечи. Он вспыхнул, подобно пороху, - и свеча горела, и три образа Воскресения озаряла, как озаряла и лик Богоматери и все металлические над святым гробом лампады. Предоставляю засим вам, милостивый государь, судить о моем в ту минуту душевном волнении и вывести ответ на свой вопрос".

... "Не излишне прибавить, что между католическими писателями немало таких, которые свидетельствовали, что видели чудо, как в великую субботу у гроба Господня свечи сами зажигались (Бароний, летописец римской церкви, прибавляет: "чудо сие бывает нередко").

Следует еще остановиться на неверии скептиков относительно невещественного появления огня, {257} именуемого поэтому святым, и представить им следующие доказательства: упомянутая речь иерарха, по существу, есть свод всего того, что в течение многих веков свидетельствовалось и заявлялось знаменитыми паломниками, коим, подобно мне, доводилось лично присутствовать в храме в великую субботу. Можно ли допустить, чтобы кто-либо из этих паломников, отмечая в своих записках виденное и прочувствованное, не довольствовался собственными впечатлениями? Чем же объяснить поразительное тождество в главных чертах их показаний, если ни несомненностью периодического явления и правдивостью их сообщений?

Во вторых: сказания о явлении невещественнаго огня на Св. Гробе восходят едва ли не до IV столетия нашей эры. Указывается на свидетельство Отцов Церкви – Григория Нисскаго и Иоанна Дамаскина. У перваго читаем: "Петр верил, видел же не только чувственными очима, но и высокиим апостольским умом – исполнен убо был гроб света, так что хотя и ночь была, однако, двема образы видел внутренняя – чувственно и душевно". У втораго же: "Петр предста ко гробу и свет зря во гробе ужасашеся".

На страже Святого Гроба уже несколько веков стоят православные иерархи. Теперь, если допустить даже некоторую основательность в сомнениях неверующих, возможно ли подумать, что в длинном ряде наследников престола св. Иакова, брата Господня, не оказалось бы ни единого ставленника во главе Иерусалимской Церкви, который бы, впервые приступая к священнодействию у Святого Гроба в Великую Субботу и познав святотатственное, диаволу угодное, дело на Гробе Господнем, не возмутился бы душой и не явил, {258} во имя придержимой их хоругви Православия, всю ложь деяния и обман, подозреваемый неверующими? ***)

Итак, отрицание сих последних, ничем не удостоверяемое – не есть доказательство.

Составитель "дневника иеромонаха Евфимия" привел здесь почти целиком статью "Стараго паломника" в виду важности собранного в ней материала, имеющаго отношение к письму духовной дочери отца Игумена Антония о том же священном для христианского мира периодическом событии низведения благодатнаго огня на Гроб Господень, о котором повествуется и в письме этом. Памятуя непреложеное слово Спасителя, сказавшаго, что "никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня", составитель не имеет претензии повлиять на скептицизм тех, о ком тоже было произнесено слово Божие, что "оком увидят и ухом услышат, и не обратятся, дабы Я исцелил их": цель его заключена только в том, чтобы, доступно его силам, представить и осветить данное чудесное явление, в истинность котораго сам он неограниченно верует, предоставляя читателю своему свободу делать выводы, какие только ему заблагоразсудится, или вернее, – какие ему внушит Отец его Небесный.

*) ^ Посвященному в тайны духовной жизни открыты истинныя причины подобных противоречий человеческаго духа. Посетили однажды о. игумена Антония два помещика, из которых один уклонялся в вольнодумство и в течение беседы со старцем выразил сомнение в истинности повествования о том что св. Иоанн, архиепископ Новгородский, на бесе ездил в Иерусалим (смм. Четь-минеии 7 Сентября).
– "Нельзя верить таким вещам!" – заметил с усмешкой господин этот.
– "Да"! – ответил на это замечание старец: "в прежния времена святые бывали и из дворян и разъезжали на бесе, а теперь сам бес разъезжает на иных российских дворянах".
Сказано было это слово старцем значительно и с грустным укором.

**) ^ О. Леонид (Кавелин) – постриженец нашей Пустыни; скончался Наместником Троицкой Сергиевой Лавры 22 окт. 1891 г.

***) ^ Автор упускает из виду еще то крайне важное свидетельство истинного чуда, что Иерусалим и его святыня находился под владычеством фанатичного врага христианства в лице мусульман — турок (до 1908 г.). Невозможно допустить, чтобы в ряде веков этого владычества, при том ревнивом придирчивом надзоре за служителями Христа, который свойствен последователям Магомета, не нашлось ни одного фанатика – турка, способнаго обнаружить обман. Таково уже свойство чистой истины: ее можно ненавидеть и подвергать гонению, но опровергнуть нельзя. То же можно сказать и о представителях инославных христианских исповеданий, столь враждебных Православию.
Прим. составителя. .

Цит. по: Нилус С. Святыня под спудом. Сергиев Посад, 1911. С. 242-258.

Примечание к оформлению текста:
1) По сравнению с текстом книги исправлено дореволюционное написание алфавита.